МГНОВЕНИЯ СИБИРСКОЙ ОГРАНКИ

4.

  1958 год. Июль. Новосибирск.

  Поначалу июль как июль, вполне пристойно сибирский, но ближе к середине месяца полуденный зной стал вдруг пересматривать устоявшиеся параметры. Шагая в один из таких дней по центральной магистрали города - Красному проспекту, - Кац самозабвенно предвкушал, как сейчас окунется в неколебимое лоно прохлады, хранимой чешуйчатым куполом театра оперы и балета, куполом, ставшим уже эмблемой Новосибирска. Нет, дирижер поспешал среди бела дня не к своему пульту, его ждала не репетиция оркестра - ждали оркестранты. Ждали без инструментов, налегке, оповещенные накануне директором филармонии Кузнецовым о назначенном на сегодня «производственном совещании».

  - По мне, так лучше сибирская зима, чем такое вот сибирское лето, - посетовал Кац, здороваясь с толпящимися в холле музыкантами.

  Все двинулись в малый зал, нареченный концертным. Кац воспринимал его, как родное гнездо: именно эти стены приняли на себя самый первый шквал аплодисментов на самом первом концерте только что народившегося оркестра, на концерте, состоявшемся здесь около двух лет назад, в знаменательный для него день - 14 октября 1956 года.

  Но сегодня, сейчас, посреди бела дня концертный зал принимал не зрителей - возле сцены сгрудились только сами оркестранты, отобранные им зернинка к зернинке с 25 февраля по 25 августа того стартового года, - к началу первой репетиции.

  Между тем директор филармонии застолбил председательское место на сцене, за столом, накрытым зачем-то кумачовой скатертью. Пригласив туда же Каца, известил собравшихся:

  - Нам предстоит обсудить сегодня, как мы станем жить дальше, нам...

  - Не нам, а вам, - не удержался Кац.

  Кузнецов вполне благожелательно поправил:

  - Нет, Ваше Сиятельство, это не кабинетная беседа, это собрание, и говорить здесь будут все присутствующие. Но я продолжаю: мы имеем сегодня оркестр, который, несмотря на свой младенческий возраст, успел заявить о себе, как вполне боеспособная музыкальная единица...

  - Слава Богу, признали, - снова вклинилась реплика дирижера.

  - Да, всеми признано, что оркестр уже успел приобщить к высокому искусству не только нашу область, но побывал на Алтае, в Кузбассе, на Дальнем Востоке, а на всесоюзном фестивале в Москве был даже удостоен диплома...

  - Бурные, долго не смолкающие аплодисменты, - последовало резюме Каца.

  - Да, были и аплодисменты, но была и публикация в журнале «Советская музыка», где одновременно с признанием первых успехов объективно отмечались и исполнительские погрешности, такие, в частности, как «игра не вместе», как фальшь, как вывихи, именуемые на вашем жаргоне «киксами», когда нет чистоты в начале звука. Указывалось и на погрешности самого дирижера...

  - Может, не станем цитировать весь журнал? Все это пройденный этап.

  - Пройденный, не спорю, и речь теперь пойдет о том, что мешает нам двигаться вперед. Это прежде всего нетерпимость дирижера к малейшей критике...

  Кац поднял над головой растопыренную пятерню, прижал к ладони мизинец.

  - Загибаю палец.

  - Я бы не советовал, товарищ Кац, - скосил на него глаза Кузнецов, - не советовал бы переводить разговор в плоскость всегдашних ваших шуточек, пора осознать в полной мере серьезность ситуации...

  - О, даже так - в полной мере? Загибаю второй палец.

  - Боюсь, вам не хватит пальцев на обеих руках, когда вступят в разговор оркестранты. И учтите, я не уверен, что мне удастся вас отстоять, если в руководящих инстанциях прислушаются к мнению коллектива, и вопрос встанет о замене кандидатуры дирижера.

  ...Претензии оркестрантов вылились, как принято обозначать подобные коллизии, в нелицеприятную выволочку. Правду-матку резали образно, в лицах, с цитатами из дирижерских реплик-подковырок, когда он, заострившись на каком-либо промахе кого-либо из музыкантов, не давал себе труда привести в действие тормоза и опускался до употребления зашкаливающих эпитетов. Приводились и примеры элементарной бестактности в соприкосновении не с одной лишь мужской составляющей оркестра, что уже подпадало под общеизвестное - «ни в какие ворота».

  Надо отдать должное, отмечались и плюсы, такие, как организаторская энергоемкость, самодисциплина, пунктуальность, артистизм и всеми подчеркиваемое нерушимое правило являться даже на репетиции, что называется, с иголочки. Кац сидел, опустив голову и с нарочитой размеренностью постукивая пальцами по столу. Ему с нарастающей отчетливостью виделась сценка, какой, судя по всему, не избежать в Томске, в тамошнем управлении культуры, когда он будет вынужден с вымученной улыбкой произнести два коленопреклоненных слова: «Я вернулся».

  Судя по всему, нарисованная воображением вымученная улыбка непроизвольно обозначилась у него на лице, потому что Кузнецов вдруг сказал:

  - Не совсем понимаю, что вас так развеселило, товарищ Кац? - И добавил, не дожидаясь ответа: - У вас есть что пояснить коллективу?

  Кац встал, оглядел зачем-то пустующие ряды, старательно обходя взглядом музыкантов, проговорил надтреснуто:

  - Должен отметить, разнос получился впечатляющий. Одного только не приемлю: к чему это было - подслащивать пилюлю пассажами об артистизме и прочем? - Повернулся к председательствующему: - Думаю, голосования не требуется, все ясно и без этих формальностей.

  - Ясно на словах, - не согласился Кузнецов, - но я ведь эмоции к делу не подошью, с меня документ потребуют. Я заготовил бюллетени – на всех, включая самого дирижера. Здесь по два слова: «Кац» и «Нет». Чего больше окажется зачеркнутым, так тому и быть.

  ...Извлеченные из урны бюллетени разложили на председательском столе. Один подле другого. Все шестьдесят шесть волеизъявлений. Кац, охватив их взглядом, обмяк лицом и буркнул себе под ноги:

  - Как это принято говорить в подобных случаях, благодарю за доверие! - и добавил, помолчав: - С перечеркнутой фамилией - это мой.

  В остальных шестидесяти пяти листках голосовавшие перечеркнули слово «Нет».

  Кузнецов, пожимая Кацу руку, выдохнул облегченно:

  - Непредсказуемый все же вы народ, артисты!

 

В скобках

  Минут годы, и Кац в разговоре с новым художественным руководителем Новосибирской филармонии В.М. Калужским скажет о Кузнецове: «Покойный Вениамин Александрович был первым и главным моим наставником в организационных, а особенно в финансово-экономических хитросплетениях. Я ему платил истинно сыновней любовью».

 

5.

  1958 год. Октябрь.

  Освежающее утро новосибирского октября. Провожая мужа, Сильвия Натановна привычно окинула его с ног до головы ревизующим взглядом и, не найдя во внешнем облике каких-либо шероховатостей, столь же привычно попросила:

  - Пожалуйста, держи себя на репетиции в рамках, у всех тех, перед кем ты машешь руками, тоже есть нервы!

  - Какая репетиция? Сегодня же понедельник, свободный день. Сегодня мне предстоит подготовить представление для высокого начальства.

  - В концертном зале?

  - Нет, в коммуналке.

  - ?

  - Не делай круглые глаза, пора запомнить, что все мои оркестранты не имеют квартир, ютятся в общежитии филармонии.

  Последние слова мужа достигли слуха Сильвии Натановны уже из коридора гостиницы, где все еще ютилась его собственная семья, а еще через минуту донеслась дробь его каблуков со ступенек лестницы, ведущей на первый этаж, в миниатюрный гостиничный вестибюль.

  Конечно, запланированный визит в общежитие не был наскоком с кондачка, Кац заранее провел соответствующий инструктаж постояльцев, а накануне вечером, после воскресного концерта, предупредил:

  - Посещение надеюсь организовать прямо с утра, так что будьте в готовности номер один где-нибудь к половине десятого. А то и пораньше. И хорошо бы подежурить кому-то у окна, откуда просматривается площадка перед входом в здание. Отслеживать надо черный лимузин. Впрочем, я постараюсь выйти первым, сразу увидите.

  ...Егор Кузьмич Лигачев, заместитель председателя Новосибирского облисполкома по линии культуры, окинул оценивающим взглядом двухэтажное здание общежития и, захлопывая дверцу автомобиля, сказал Кацу:

  - А что, для одного оркестра емкость не такая уж и...

  - Очень даже «не такая уж и...» - с готовностью подхватил дирижер, - только вот проектировщики, не ведая, что оная емкость может со временем превратиться в коммуналку, кое-что упустили из виду.

  - О чем вы? - скосил глаза Лигачев.

  - Например, о перегородках - пришлось же емкость превратить в своего рода пчелиные соты. Хорошо еще строители - земной им поклон! - догадались пустить на перегородки не какой-то там картон, а фанеру...

  - Гм...

  - И еще сердечное им спасибо, что оборудовали общественные кухни...

  - Надо же где-то готовить.

  - Само собой. А главный плюс - это общественные помещения, именуемые по-французски sortirami.    

  Лигачев сунул в карман плаща кожаные перчатки, которые машинально тискал в руках, взял дирижера под локоть:

  - Что я хочу вам сказать, Арнольд Михалыч: не перегибайте! Не переигрывайте! Не надо утрировать и ёрничать! Многие у нас, сами знаете, и такого не имеют... А что это из всех форточек пар валит?

  - Так это, если по Пушкину: здравствуй, племя молодое, незнакомое! Ну, а в переводе на бытовуху - пеленки, распашонки, какашки, постирушки.

  Лигачев потянул Каца к подъезду, просипел угрюмо:

  - Пеленки, распашонки - дело житейское, от этого не уйти, но есть ведь и общественные прачечные.

  - Не знаю, какая мать согласится доверить чужим рукам бельишко своего грудничка.

  Лигачев промолчал и, не задерживаясь внизу, сразу поднялся на второй этаж. Кац подсуетился, обогнал его, распахнул дверь, ведущую в коридор. Тотчас в ноздри ударило прогорклым чадом пережаренного лука, смачной духовитостью натертого чеснока, пахнуло керосиновой гарью примусов и керогазов, а на барабанные перепонки одновременно с этим обрушилась невообразимая какофония музыкальных упражнений, где переплелись в единый канат и шелковинки скрипок, альтов, виолончелей, и жгуты валторн, тромбонов, труб...

  - Проходите, Егор Кузьмич, - Кац гостеприимно повел рукой и, напрягая голос, извинился: - У нас, правда, шумновато, у каждого из них перед глазами пример великого Паганини, который, как известно, каждый Божий день не выпускал инструмента из рук по четырнадцать часов.

  Лигачев, не переступая порога, снял шляпу, отер носовым платком незваную испарину на лице, дотянулся до уха дирижера:

  - Ну, вы гигант, Арнольд Михалыч, не обидел вас Бог талантами: этакий спектакль спроворили!

  - Это не спектакль, - запальчиво вскинулся Кац, - это реалии быта моих музыкантов, их обыдёнщина, после которой им надо каждый вечер собрать себя в кулак, чтобы выйти, как с иголочки, на лобное место театральных подмостков. Вот что это такое, и я...

  Лигачев, не ожидая продолжения, вставил:

  - Подожду вас в машине, а вы пойдите, скажите своим паганинятам, что можно уже перейти на обычный режим дня.

  ...До конца года всем «страстотерпцам» общежития были вручены ордера на благоустроенные квартиры в черте города.

  В скобках

  Е.К. Лигачев впоследствии - второе лицо во всемогущем Центральном Комитете КПСС (в эпоху Горбачева). Что касается бывшего общежития филармонии, здесь обрел себя театр драмы, так и поименованный - «Старый дом». Актеры признаются, что в иные дни за кулисами понуждает озираться едва осязаемая шелковинка скрипичной зависти к непревзойденному Паганини.

 

6.

  1970 год. Апрель.

  Болгария, Русе. Четвертый по значению город страны, раскинувшийся у самой границы с Румынией, на берегу Дуная. Традиционный болгарский фестиваль симфонических оркестров «Мартовские дни», начавшийся, соответственно, в марте и переместившийся на апрель, поскольку приглашены к участию, помимо прославленных национальных коллективов, четверо иноземцев - из соседней Румынии, из Польши, из Германии и плюс к ним из «медвежьего угла», именуемого Новосибирском.

  Кац представил на рассмотрение фестивального комитета программу, рассчитанную на два выступления. Комитет пошел навстречу, выделив двухдневный интервал ближе к завершению смотра, перед показом румынских участников. Подопечные Каца готовились к общению с болгарскими ценителями музыкального искусства с понятным тщанием, успев оценить их взыскательность на концертах уже выступивших оркестров.

  Не стану живописать подробности первого знакомства с аудиторией, состоявшегося четвертого апреля, скажу лишь, что сибирякам удалось с первых же тактов расставить все точки над «i». Это и обусловило фазы восприятия публикой и мастерства дальних гостей, и самой трактовки, глубины проникновения в замысел авторов исполняемых произведений.

  Вначале рельефно обозначилась вполне благожелательная снисходительность, затем последовала стадия уважительного удивления, а кончилось всеобщим «отпадом» вкупе с тысячеголосым «Брави!».  

  Более подробного репортажа заслуживает пятое апреля. Вершинным событием этого вечера (после блистательного исполнения Первого концерта Чайковского для фортепиано с оркестром) стали «Симфонические танцы» Рахманинова, когда, подчиняясь взметнувшемуся под своды зала «Бис! Бис! Бис!», Кац повторно вскинул руки, и овеществленное вдохновение завершающей части шедевра пролилось в зал. Пролилось, от первой ноты до последней, и каждый из оркестрантов вложил в эти рахманиновские семнадцать минут, пьянящих минут, и весь резерв мастерства, и всю самозабвенную готовность к единению с отворившими им себя людьми.

  И, наконец, - завершающее «па» властительной палочки Каца, вслед за ним юркнули в Лету секунда, вторая привычной паузы осмысления услышанного, и теперь, вслед за нею, грядет миг, бесценный миг вулканного выброса чувств в oтвет на волшебство искусства. Ради этих алмазных мгновений и бьется сердце артиста. Вот сейчас, сейчас... Но что это? Почему заключительные аккорды упали, точно в омут, в затаившуюся тишину? В черную непроглядность тишины без единого возгласа или вздоха? Время остановилось. Упорхнувшие было секунды повернули вспять. Кац, ушибленный тягостным беззвучием, невероятным усилием воли принудил себя сделать вид, будто ничего не приключилось, именно такой финал предусмотрен программой. По его сигналу озябло встал для поклона весь состав оркестра, он тоже склонил в полупоклоне голову и повернулся, чтобы укрыться за бронежилетом кулис. Даже успел сделать первый неподъемно-свинцовый шаг, и вот тут, словно от подземного толчка силою в тысячу баллов по шкале Рихтера, наконец вспенился и покатился по рядам поднявшегося в самозабвенном порыве зала всесокрушающий вал цунами, несущий к подмосткам буйство рукоплесканий, снопы цветов и, как и накануне, тысячеголосое «Брави!».

  Кац вновь поклонился и, забоявшись совсем по-бабьи пустить слезу, поспешил ретироваться. Он еще не догадывался, что сегодняшнее цунами не подвластно законам океанских волн, что его вспененные буруны будут накатываться, не ослабевая, на протяжении не одной-двух, а одиннадцати пронзительных минут, и он, повинуясь сопровождающим их биотокам, будет раз за разом выходить к рампе, поднимая, само собой, и весь оркестр, будет выходить, пока не выплеснется до дна все упоение зала. Это случится лишь на девятом витке. Повторяю, все описанное имело место быть вечером пятого апреля.

  А наутро шестого, около девяти утра, его атаковали в гостиничном номере переводчица Снежана, прикрепленная к русской группе, и фоторепортер Панчо, крутившийся накануне возле оркестра от начала и до конца музицирования.

  - Срочно требуется ваше фото, - щебетала Снежана, подталкивая к нему Панчо. - Хорошее фото по пояс.

  - Но Панчо же вчера весь вечер щелкал оркестр во всех возможных ракурсах, - попытался отбиться Кац.

  - Нам не нужны ракурсы, нам нужны вы, именно вы, Арнольд Михайлович Кац, дирижер-фантастика, как выразился наш мэр. Нужны в пиджаке и при галстуке. По пояс.

  - Но у меня нет с собой галстука, только бабочка.

  - Ладно, цепляйте бабочку, думаю, такое исключение допустимо.

  После того, как Панчо управился, Кац осведомился:

  - Можно узнать, для какой цели потребовался мой фотопортрет?

  Снежана взглянула на часы:

  - Через час двадцать нас ждет у себя в кабинете наш мэр.

  - Но при чем тут фото по пояс?

  - Этого я вам пока открыть не мoгy, одно скажу: Панчо должен успеть напечатать портрет к нашему с вами появлению в кабинете мэра.

  Однако вместо мэрии Снежана повела сибирского гостя на бульвар, где, по ее словам, были расположены наиболее крупные и привлекательные магазины.

  - Что вы собираетесь покупать? - поинтересовался Кац.

  - Я не стану расходовать ваше время на торговые операции, - с загадочным видом улыбнулась юная спутница. - Это будет нечто вроде экскурсии.

  Это на самом деле оказалась экскурсия: они шли вдоль громадных оконных витрин от магазина к магазину, и за стеклом каждой витрины с полуметровых фотографий приветствовали обитателей города на Дунае посланцы города на Оби. Кац был ошеломлен и растроган.

  - Ну, Панчо, ну, негодник, не спал поди всю ночь! - придержал спутницу за локоток: - Мoгy я обратиться с просьбой?

  - Отныне и навсегда все ваши просьбы у нас в городе - закон!

  - Ого! - рассмеялся Кац. - Но не буду злоупотреблять, всего одно пожелание: одарить от моего имени сердечным поцелуем Панчо.

  - Попробую, - зарделась Снежана.

  ...Мэра звали Христо. Фамилию Кац не расслышал, переспрашивать посчитал неудобным. Помощь Снежаны в общении с ним не потребовалась, мэp владел русским даже без акцента.

  - Мне выпало счастье - да, я это расцениваю именно так, - выпало счастье присутствовать вчера на вашем концерте. Это было пленение, полное пленение нашего бомонда, избалованного частыми наездами виртуозов из Пловдива, из Варны, из самой Софии. Да и наша доморощенная команда держит марку.

  - Мы сильно волновались, - признался Кац. - Это ведь «проба пера», первый выезд в зарубежье.

  В дверь просунулась головка Снежаны:

  - Панчо!

  Мэр зазывно взмахнул рукой, и через минуту Кац увидел на широком подоконнике собственное изображение - поясной фотопортрет, запечатлевший его в пиджаке и при галстуке-бабочке, уже обрамленный в ореховую рамку. И даже под стеклом.

  - Мне кажется, на уровне, - оценил мэр и, повернувшись к дирижеру, протянул руку: - От всей души с присуждением вам звания почетного гражданина города Русе. Портрет займет положенное место на центральной площади. Отныне и навсегда.

 

В скобках

  Будь в Новосибирске подобие кремлевской Оружейной палаты, нашелся бы, поди, умелец, смастерил бы некий стенд, в котором лучились бы на радость старым и малым те горсти алмазных мгновений, какие свозят со всего света к cтопам родного города кудесники из симфонического братства. С октября 1956 года по сию пору им внимали, помимо десятков городов и селений нашей страны, Австрия, Бельгия, Болгария (не по одному разу), Ватикан, Великобритания, Германия (не по одному разу), Голландия, Дания, Испания, Италия (не по одному разу), Польша, Португалия, Румыния, Финляндия, Франция (не по одному разу), Югославия, Япония. В их активе сегодня более пяти тысяч выступлений, пластинки и компакт-диски с записями выдающихся произведений, исполняемых оркестром, стали украшением самых известных фонотек мира. Что касается сценических площадок по ту сторону океана, Кац штурмовал их без новосибирцев, там, «по совместительству», его палочка вела к вершинам артистизма созданный им российско-американский молодежный ансамбль. Американская публика в свою очередь штурмовала билетные кассы.

7.

Лицом к лицу

  - Хочу оговориться, Арнольд Михайлович, если какой-либо из вопросов покажется не совсем уместным...

  - Не берите в голову, расквитаюсь в том же плане.

  - Тогда первый приступ: что можно считать самым главным в вашем творчестве?

  - Муки восхождения. Каждодневные муки восхождения. А вершина по-прежнему укрыта облаками.

  - А чем живет сегодня коллектив оркестра?

  - Теми же муками, что и дирижер. За все годы моей работы сменилось четыре поколения, и каждая ротация, как теперь стало модным это называть, сопровождается примеркой, притиркой, привыканием и другими «при». К ним присоединяются, видите, опять «при», помимо творческого взаимоосязания, всякие иные проблемы, начиная, естественно, с квартирной.

  - Понимаю и сочувствую. Ну а что вы больше всего цените в людях?

  - Искренность и одержимость. Одержимость в творчестве. Без этого трудно надеяться на полноценную отдачу.

  - И берете к себе одних одержимых?

  - Знаете, это свойство, как оказалось, можно в человеке воспитать.

  - Да, мне известно, у вас в «заплечном мешке» еще и задатки педагога.

  - Считаю эгоистичным не поделиться с молодежью знаниями и опытом. За все годы удалось помочь встать на ноги в творчестве не одному десятку одаренных музыкантов. Но мы отвлеклись...

  - Думаю, читателям будет интересно узнать, что вас не устраивает в собственном характере.

  - Взрывоопасность. Непредсказуемая взрывоопасность. Жена даже советует записаться на курсы саперов. А если без шуток, постоянно приходится быть начеку, дабы на пустом, по сути, месте не наломать дров.

  - Справляетесь?

  - По силе возможности.

  - Скажите, а есть что-нибудь такое, что всегда перед глазами? Этакий зовущий пример?

  - Подобных примеров - не один и не два, но самый впечатляющий - это, конечно, жизненный путь великого дирижера Евгения Александровича Мравинского. Вот лишь один эпизод: в страшные годы Великой Отечественной он был эвакуирован вместе с оркестром из Ленинграда в Новосибирск, и каждый вечер в клубе, который носил тогда имя Сталина, звучала музыка знаменитых композиторов мира. И звучала она так, что ранбольные - такое бытовало тогда определение, - успевшие окрепнуть ранбольные из числа ходячих сбегали зимними вьюжными вечерами на концерты из госпиталей в хлопчатобумажных кальсонах, фланелевых халатиках, в матерчатых тапочках. И Евгений Александрович перед началом каждого выступления неизменно объявлял: «Концерт посвящается защитникам Отечества - и тем, кто сегодня в окопах, и тем, кто сейчас у нас в гостях». Так вот ко мне в зал никто в кальсонах пока не прибегал.

  - В другое время живем.

  - Только это и утешает. Хотя грош цена артисту, для которого покой дороже зрительского признания.

Геннадий ПАДЕРИН

НОВОСИБИРСК 

 

Из послужного списка А.М. Каца

Профессор

Заслуженный деятель искусств РСФСР

Народный артист РСФСР

Народный артист СССР

Лауреат Государственной премии РСФСР

Кавалер ордена Почета

Кавалер ордена «За заслуги перед Отечеством»

Почетный гражданин города Русе (Болгария)

Почетный житель города Новосибирска

 

Кредо

  «Не надо делать ничего такого, о чем нельзя было бы рассказать за обедом друзьям».

Оскар Уайльд.

 

Без скобок

  «Новосибирский оркестр произвел здесь настоящую сенсацию».

«Дунавска правда», Болгария.

«В далекой Сибири, где заяц-беляк желает спокойной ночи кунице, оказывается, есть оркестр, который находится на уровне оркестров Москвы и Ленинграда и может конкурировать со многими оркестрами Европы».

«Мангеймер Морген», Германия.

«Сопровождаемые овацией и криками «Браво!» артисты из симфонического оркестра из Новосибирска вызвали восторг у загребской публики. Иначе и быть не могло, так как на эстраде находились один из ведущих советских оркестров и дирижер мирового класса Арнольд Кац».

«Вечерние новости», Югославия.

«Симфонический оркестр из Новосибирска ошеломил публику. Даже не верится, что в далекой Сибири имеется такой великолепный музыкальный коллектив».

«Франс Нувель», Франция.

«Необсуждаемо! Никто не может состязаться с великими русскими оркестрами в исполнении их музыки!"  

А. Бюссе, «Нис-Матэн», Франция.

«Зал Дебюсси во Дворце фестивалей и конгрессов принимал прекрасный оркестр, сыгравший два концерта, открывающие Четвертый Международный фестиваль классической музыки в Каннах. Жители Новосибирска в глубокой Сибири не упустили шанса создать и иметь такую замечательную формацию, как этот оркестр под управлением своего титулованного дирижера Арнольда Каца. Он буквально потряс меня».

П. Пети, «Фигаро», Франция.

«Кац, по нашим меркам, - блестящий дирижер!»

Й. Керттула, «Турун саномат», Финляндия.

«Настоящий фейерверк русской музыки, русского темперамента и оркестровой культуры самого высокого качества!»

«Майн-Эхо», Германия.

«Дирижеры такого класса, как Арнольд Кац, приезжают нечасто, им всегда рады».

«Стар Тунайт», Великобритания.

«Ни одного дня без сюрприза! И вчерашним сюрпризом было появление симфонического оркестра из Новосибирска (дирижер А. Кац), приуроченного к Дням Иберийской музыки... Кац относится к тем немногим мастерам, которые умеют проникнуть в эстетический смысл партитуры с тем, чтобы преподнести ее настолько оригинально, что вся конструкция воспринимается как нечто, сиюминутно сотворенное».

Э. Франко, «Эль Паис», Испания.

 

Страницы жизни

  Арнольд Михайлович Кац родился в 1924 году в Баку. Учился в центральной музыкальной школе при Московской государственной консерватории, затем в Ленинградской государственной консерватории как скрипач и как дирижер.

  В годы Великой Отечественной войны Арнольд Михайлович служил лейтенантом в 38-й инженерно-саперной бригаде 1-го Белорусского фронта. В 1951 – 1952 годах преподавал в Ленинградской консерватории, а через несколько лет переехал в Новосибирск, где и возглавил академический симфонический оркестр Новосибирской государственной филармонии.

  С 1957 по 2002 годы Арнольд Кац – преподаватель, профессор Новосибирской государственной консерватории им. Глинки. Выпускники его классов стали лауреатами различных конкурсов, работают в Москве, Новосибирске и в других городах страны, а также за границей.

  Под руководством маэстро Новосибирский симфонический оркестр гастролировал во многих странах мира. С Арнольдом Кацем выступали С. Рихтер, Д. Ойстрах, М. Ростропович, Л. Коган, Г. Кремер, Д. Шафран, Ю. Башмет, М. Венгеров и другие известные музыканты.

 

От автора

  Сердечное спасибо за помощь и поддержку, полученные в процессе работы над очерком от А. Б. Губермана, В. М. Калужского, С. И. Кручинина, Е. Е. Федорова, Т. А. Шиндиной.