Интервью
Николай Шипилов: "Никого не пощадила эта осень..."
Осень
Посвящается Саше Бажану
Никого не пощадила эта осень,
Даже солнце не в ту сторону упало.
Вот и листья разъезжаются,
как гости
После бала, после бала, после бала.
Эти двое в темно-красном
Взялись за руки напрасно:
Ветер дунет посильней –
и все пропало.
Этот в жёлтом, одинокий,
Всем бросается под ноги –
Ищет счастья после бала,
после бала.
А один, совсем зеленый,
Бурным танцем запалённый,
Не поймет, куда летит,
куда попал он,
И у самой двери рая
Не поймет, что умирает –
Как же можно после бала,
после бала!
Никого не пощадила эта осень...
Листопад идет, как шторм
в сто тысяч баллов,
И как шрамы ножевые,
На асфальте неживые
Пятна пепла после бала,
после бала.
1976
ТРАНССИБИРСКАЯ
Памяти Ольги Павловны Поплавской
Эх, Транссибирская, выручи, вынянчи!
Что мне больничный покой?
Всех поворотов судьбы я не выучил,
Я ж бестолковый такой...
Мёртвые бабочки падают с лампочки,
Очень тянуло на свет...
Эх, Транссибирская, нет моей лапочки,
А без неё жизни нет.
Эх, Транссибирская: шпалы да станции,
Бабы в цветастых платках...
Где ж зацепиться мне? Где же остаться, и
Чтоб не витать в облаках?
Мёртвые бабочки падают с лампочки,
Очень тянуло на свет.
Эх, Транссибирская! Тёплые тапочки,
Да станционный буфет.
Что же ты, жизнь моя? Зал ожидания?
Скорость бегущей строки?
Дальние – близкие, близкие – дальние,
Милых могил бугорки...
Жизнь завершается глупыми стансами,
Песней, похожей на стон.
Эх, Транссибирская – шпалы да станции,
Долгий пленительный сон...
1983, Новосибирский Академгородок
Бойня у Дома Советов
Защищали не "бугров",
А российский отчий кров,
За распятую Россию
Проливали свою кровь.
Мы с Поповым, да с Петровым,
Да с парнишкой чернобровым
После гари приднестровой
Здесь глотали дым костров.
Что мне Хас и что Руцкой,
Что бомжатник городской?
Я воюю за Россию – разве ж я один такой?!
Мы с Петровым да с Поповым,
Да с парнишкою хиповым
У какого-то слепого
Генерала под рукой.
В перекрестье рам
Вижу Божий храм,
Слышу тарарам
Колоколов.
Может, видит Бог... Ох!
Не обидит Бог –
Выведет орлов из-под стволов.
Ты – народ, и я – народ,
А у них – наоборот:
Мы с тобою – коммуняки,
Мы им портим кислород!
Я в асфальтовую лунку
Подзарылся, словно крот,
А Попов поверх улегся –
На какую из широт?
Говорил он: "Здесь мой Брест!"
На груди – нательный крест.
– Уходи! – ему сказали –
Отказался наотрез.
Попросил он автомат,
А вокруг – отборный мат...
Ну, где же с голыми руками –
На свинцовый интерес!
В перекрестье рам
Вижу Божий храм,
Слышу тарарам
Колоколов.
Может, видит Бог... Ох!
Не обидит Бог –
Выведет орлов из-под стволов.
А зеваки за окном
Посмотреть пришли кино:
Здесь дерутся,
Там смеются –
Где, мол, батька ваш Махно?
В камуфляже офицеры,
Президентские бэтээры
И бейтар в каком-то сером,
Как мышиное сукно.
Им за нас дадут медаль
(Ух, какая невидаль!)
Что же, тоже рисковали:
Не миндаль – в такую даль.
Нас зовут боевиками,
Но где же с голыми руками
Да с такими мужиками
Победить свинец и сталь.
В перекрестье рам
Вижу Божий храм,
Слышу тарарам
Колоколов.
Может, видит Бог... Ох!
Не обидит Бог –
Выведет орлов из-под стволов.
А что по поводу Попова –
Он согнулся, как подкова,
Разогнулся, чтобы снова…
И еще одну поймал.
И напрасно в Подмосковье
Будут ждать его с любовью –
Он уже погиб геройски,
Хоть и был росточком мал.
Вот так финиш, ё-моё!
Пролетарское рваньё!
Где же "наши" генералы?
Где полковник? Где майор?
Ухожу и со стыдом
Я гляжу на Белый дом,
А там на жареное мясо
Налетает вороньё.
Помолясь на храм,
Выпил бы сто грамм,
Да не надо драмы – все путем!
Я еще вернусь
На святую Русь –
Разберемся до конца потом.
Москва, 7 октября 1993
ТАМ, НА УЛИЦЕ НАРОДНОЙ...
Из песен о московском восстании октября 1993 года
Там, на улице Народной,
старый дом стоял.
Я на улице Народной
перед ним стоял.
Ни на что уже не годный
перед ним стоял,
От земных забот свободный
перед ним стоял.
Там кукушка не кукует –
время не бежит.
Никого не упакует
в «дурку» старый жид.
Не поют «Галину Бланку»,
не звучит «буль-буль»!
Но бежал я на Таганку
от октябрьских пуль.
По Москве гуляли танки,
а я всё стоял.
Возле дома на Таганке –
всё ещё стоял.
А когда-то бо́мжи, панки –
там, где я стоял,
Ночевали, врезав «ханки»
или спирт «ройял».
Но ни Мишки, ни Андрюшки
в доме больше нет,
Нет подушки, нет подружки
с пачкой сигарет.
А кружу я возле дома,
хоть меня убей!
Всё мне кажется, что здесь –
и небо голубей!
И кружу я возле дома,
хоть меня убей!
И кружу я, как служу я
Родине своей...
1993, Москва, Таганка
ХОЛОДНО
Из песен о московском восстании октября 1993 года
Дымом отъезжих полей
тянет с укрытой Неглинной.
Клин молодых журавлей
не пролетит над Москвой.
В этот огонь тополей,
в этот пожар тополиный.
Ты, дорогая Полина, приди –
я живой.
В храм поспешать не спеши.
за упокой – не пиши нас,
Это – ошибка, Полина,
кремлёвский салют.
Выброшены «калаши»,
отговорили машины,
Ну, а к утру нас, наверное,
кровью зальют.
Вот я лечу над Москвой,
над очумелой в разгуле,
Над развесёлой вдовой,
над подгулявшей женой,
Над порыжелой травой,
над заблудившейся пулей…
Холодно, холодно, холодно
всем, кто со мной.
Только теперь, на бегу,
нас уж никто не обманет.
Будут иные сраженья,
иные бои!
Вот и овраги в снегу,
вот и дороги в тумане...
Холодно, холодно, холодно,
братцы мои...
1993, Москва, Таганка
Исчезновение истории
На чистых чёрных площадях
Тех городов, что знали славу;
На чистых чёрных лошадях,
Которые забыли травы,
Стоят – не слепы и не зрячи –
Те, кто бодрил коней горячих
И в блеске сабельных клинков,
И в блеске гибельных штыков
В боях добыл себе по праву
Стояние в реке веков
И подношение венков
И от любви, и по уставу.
На чистом полковом плацу
Нет места слабому вояке,
Глухому, хилому, слепцу,
Что знать не знает цену драке,
Но все понятия двояки:
Глухой на битву позовёт,
Слепой благословит – и вот
Под свист голодного свинца
Юнец уж волочи́т юнца
До полевого лазарета:
Слепому – памятник за это,
Глухому – звание отца
Народа – каменную славу,
Не из любви, а по уставу.
Мой друг походный пистолет.
Сестра – сапёрная лопатка.
Шальные войны наших лет
В анналы вписывались кратко:
Где десять строк, где восемь строчек,
А кое-где того короче;
Чем звук разрыва за спиной,
Чем посвист пули ледяной,
Чем вспышки пулемётных точек,
Чем драка с кровью и слюной.
То глубина Афганистана,
То Грозный или Карабах,
То эти "чёрные тюльпаны",
То дети в цинковых гробах –
Всего перечислять не стану
Из-за любви, не по уставу.
В посёлках, весях, городах,
Что знали времена похуже,
Струится алая руда
В подростке, юноше и муже.
Да, мы воинственные, злые
И в дни побед своих былые,
И в дни позорных ретирад
Имели всё же Сталинград.
Но вот опять взяты́ в тиски,
Во грех уныния впадаем
И всё героя ожидаем
Да прибавляем в мир тоски.
А бренность каменных героев –
Родной истории укор:
"…Нас оставалось только трое…" –
Я это помню до сих пор.
Ни росса и не белоруса
Уже в себе не признаю,
А только циника и труса,
Что предал родину свою.
Мой друг – бутылка коньяка,
Сестра – сарделька из Полтавы.
Я пью за Ваню-дурака.
Живу по новому уставу.
Москва, общежитие Литинститута, 1995
ЗОЛОТАЯ МОЯ
Тане Дашкевич
Словно старую книгу листая,
Вижу строки и знаю – о ком:
"...Не вернётся вчерашняя стая
За подбитым своим вожаком..."
Не вернётся вчерашняя стая,
Чтобы в прошлое нас унести.
Золотая моя, золотая!
Потерпи, потерпи – не грусти...
Наша стая не враз поредела,
Кто – подбит, кто – в тоске изнемог.
Мы взлетели – нам плёвое дело,
А Россия ушла из-под ног.
До Урала уйдём, до Алтая –
Из России гонимые вон!
Золотая моя, золотая –
Потерпи, потерпи... ничего...
Исповедуюсь именем Бога
Тихим пажитям, теням Москвы.
Каюсь: слов произне́сено много,
Но мертвы они – каюсь! – мертвы.
И пожарищ огнём налитая,
Ты на шею мне кинешься: "Ах!"
Золотая моя, золотая,
Видно, наши давно в небесах...
И, огладив сухою ладонью
Гриф гитары, шепчу я с трудом:
"Мы – великой России одонья,
Промотавшие Бога и дом".
И, холодные дни коротая,
Мы с тобой, как былинки сплелись.
Золотая моя, золотая!
Помолись же за нас, помолись!..
И давно уже, лет не считая,
Я мечтаю, что новый, иной,
В одиночный полёт улетая,
Повстречается в небе со мной.
Скажет он, что Россия святая
Расцвела после новой войны!
Золотая моя, золотая –
Это сны, это только лишь сны...
Химки, 1999
Оборотень
Как за лесом-лесом
Колесо с подвесом,
В избах пим да лапоть –
Нечего делить.
Да топор, да плаха...
Полно, братцы, ахать!
Развели мы слякоть –
Вольно слезы лить.
Вышел на простор он,
Черный ворог-ворон,
Вышел покружить он,
Вышел полетать.
Что-то прохрипел он –
Видно, песню спел он,
А такую песню
Лучше б не слыхать.
Был тот ворон белым –
Бился с красным насмерть.
Поменялись масти –
Поменялась стать.
Мне то что за счастье
В этой смене масти?
Лишь Всевышний властен
Долю выбирать...
Меж землей и небом,
Меж водой и хлебом,
Меж травой и снегом
Лег кровавый след.
И жирует ворон,
И пирует ворон.
Видно, ворон скоро
Снова сменит цвет.
Мне б не звон кандальный,
А вагончик спальный,
Да на берег дальный –
Как не выбирай...
Да налить соседу,
Да продлить беседу –
Вот про эту землю,
Про сибирский край, рай...
Да, хотел иного
Я пути земного,
А в краю небесном,
Знать, меня не ждут...
И сибирским раем
Под вороньим граем
Снова меня к счастью
Под руки ведут...
Оборотень чёрный
Снова станет белым,
Белый станет красным –
Ему не впервой.
Что-то прохрипел он –
Видно, песню спел он,
И ему по-свойски
Подпевал конвой:
– Эх, кар! – говорит начкар.
– Эх, кар! – говорит "Макар".
– Эх, кар! – город Сыктывкар.
Все!
2002
Эх, судари – сударики
Саше Иванченко
Он родился, чтобы жить в счастье.
На Кавказе он сгорел в танке.
В войсковой его живой части
Не осталось ничего мамке.
Обещает быть земля доброй,
Ждет отборного зерна пашня...
Да проломлены его ребра,
Да у танка снесена башня...
Сударушки, сударики,
Давайте напьемся до судороги!
До судороги, до маяты,
Пока еще живы я и ты...
Сударушки, судари,
Давайте напьемся до одури!
До одури, до судороги –
Ведь все мы друг другу не дороги...
А если бы были б мы дороги,
То поняли бы, о чем строка,
Не пили бы водку до судороги,
До вздрагиваний, до обморока...
На Москве, что предала наших,
По ночам пирует И-уда
На крови да на костях павших,
И страна уже не ждет чуда...
И свинец приняв за власть эту,
Он не ждет ее любви страстной;
Ни креста ему на грудь нету,
Ни звезды, как от стыда, красной.
Судари-дари-судари-дари-ки!
Дудари мои, да ой, дударики!
Гуляете вы у Москва-реки –
Там ночью горят фонарики.
Ой, не ходи-ходите на реку-реку –
Это комарику на руку-руку.
Чтоб вволюшку кушать ситного,
Убей комара ненасытного.
Судари да сударики!
Не снятся ли вам кошмарики?
И как бы все не поддаты вы,
Помянемте души солдатовы...
Эх, судари, сударики!
Давайте напьемся, как моряки,
Которых кусали комарики
В кавказских горах у Сунжа-реки...
Эх, судари, да вы сударики!
Чубари мои, да вы чубарики!
Напьемся, как франты-фронтовики,
Кровавой воды из Сунжа-реки...
И молчат чужие нам горы –
Их молчанье тяжелей камня.
И жируют по стране воры –
За себя да за того парня.
А земная трава пахнет горечью,
Молодые поля – зелены.
Просыпаемся мы, и грохочет над полночью
То ли сосед, то ли эхо кавказской войны...
2003
ПАМЯТИ РУССКОГО ПОЭТА
1
Здесь дали земные другие, иные.
Здесь вьюги вам хлещут в лицо ледяные.
Снега слюдяные и говор иной –
Сибирский, мятущийся, некоренной.
Транзит пролегает с окраин Востока,
Где очень жестокое око за око,
Пока же поили мы их и кормили,
Они нам родили второго Шами́ля.
Чалму нахлобучив на башню Кремля,
Смеются жестокие псы Шамиля́.
Да мне-то, транзитному, что за морока –
Жестокость Востока и око за око!
Я ем под ногами усталыми снег.
Доволен снегами, пока человек.
…Я был, словно древич, с корнями литыми,
Был словно царевич с кудрями витыми.
Но корни иссохли. Чужая земля
Смеялась над преданным сыном Кремля.
И горное эхо с акцентом кавказским
Чужие мне стало рассказывать сказки.
Мне слов не понять и смысло́́в не прочесть,
Друзей не обнять и врагов не известь.
Я изгнан Отчизной. Я чёрным абреком
Ночами прощаюсь с роднёю и с веком.
Вы спросите: кто я? Не ведаю, кто я:
Я жалкое эхо земного героя…
Себя за бессилье не в силах простить:
Мне некому верить. Мне некому мстить.
2
Казах обольстился степным Казахстаном.
Ест сало хохол под весенним каштаном.
Узбек и кореец пьют чай в чайхане.
Кацап захлебнулся в палёном вине.
Звучат в Кишинёве молдавские дойны.
А русские песни – про русские войны,
Про то, что окопы пропитаны кровью
В горах Кандагара, в степях Приднестровья,
В кавказских горах, на картонных завалах,
На смертных пирах ветеранов бывалых.
Глухие, слепые, как тени, плетутся
К гаранту российских ура-Конституций.
И гладит на брюках полковничий рант
Малютка-законник, усталый гарант.
А где-то в кибитке степного аула
Рождается песня иного Джамбула:
"…Послушай, Каскен, Каскелен, Каракон:
Будь проклят в веках кровожадный закон!"
…Мне волчья опричнина снится и мнится.
Минуя таможни, посты и границы,
Бегут самозванцы, сидельцы Кремля,
Горит под ногами чужая земля.
Да где уж!.. На быдло намажут повидло,
А быдло заноет: "Повидло обрыдло…"
Почешет в затылке, пороет в носу:
"Даёшь колбасу по четырнадцать су!"
Тифозною вошью закусит горилку,
Затянет родную Маняшку в парилку,
И – ну! – горемычную – ну! – прессовать!
А после под ручку и – голосовать.
"Ты, Маня, не «против»?" –
"Нет, Ваня: я – «за»!"
Печально, солдат... Не смотрели б глаза…
3
Ежи заграждений – печальные даты.
Зарыты в них намертво наши солдаты.
И тощий поэт среди многих поэтов
Один не забыл и напомнил про это.
На что ему звёзды и птиц перелёты,
И тесные книжных томов переплёты?
Любимая спросит: "Куда ты до света?"
"В солдаты, в солдаты на многие лета…"
Ему на прощанье отцовский кисет
Протянет с вещами старинный сосед.
Она позвонит. И приедет карета.
В психушку отправят с кисетом поэта
Лечить от любви, от печали с тревогой
За то, что случилось с Отчизной убогой,
За то, что повержена гордая стать.
Поэту не выжить. Поэту не встать.
…Лечите поэтов. Учите поэтов
Щипцами, шприцами полезных советов.
Учите деньгами, богами, врагами,
Топчите жандармскими их сапогами.
Топчите, оставьте учёные споры:
Вот критик-наездник вонзил в него шпоры,
Звенит трензелями, трясёт бородой,
Солдатский кулеш не считает едой.
И как в ожидании тайного знака,
Слегка намекнёт на талант Пастернака,
О Бродском помянет, предчувствуя грант:
"Какой же ты русский, коль не эмигрант!"
Какой же ты русский, коль не одинок!
И тихо уходит земля из-под ног.
4.12.2003
Исход
Ты ищешь до коликов – кто из нас враг…
Где меты? Где вехи?
Погибла Россия – запомни, дурак!
Погибла навеки…
Пока мы судились, кто прав, кто не прав,
Пока мы рядились,
Лишились Одессы, лишились Днепра
И в прах обратились.
Мы выжили в черной тоске лагерей,
И видно оттуда:
Наш враг – не чеченец, наш враг – не еврей,
А русский иуда.
Кто бросил Россию ко вражьим ногам,
Как бабкино платье?
То – русский иуда, то – русский наш Хам,
Достойный проклятья.
Хотели мы блуда, и водки, и драк,
И вот мы – калеки.
Погибла Россия – запомни, дурак!
Погибла навеки.
И путь наш – на Север, к морозам и льдам,
В пределы земные.
Прощальный поклон передай городам –
Есть дали иные.
И след заметет, заметелит наш след
В страну Семиречья.
Там станет светлее, чем северный снег,
Душа человечья.
2004
ОФИЦЕРЫ РОССИИ
Где они – офицеры России?
Где она – офицерская честь?
Всё нас кони несут вороные,
А куда они мчатся – Бог весть.
То в России раскол, то – раскольчик,
Обернёшься – душа заболит.
Там всё так же звенит колокольчик,
И дорога пуржит да пылит.
Красно-белые и голубые –
На балах генералов не счесть,
Только где – офицеры России?
Где она – офицерская честь?
Присягнули, забыли, и снова –
Поскакали, лупцуя коней…
А Россия к расколу готова,
И за ней – ни коней, ни саней.
А сироты идут по России,
Вновь у края Россия стоит.
Ой вы, кони мои вороные,
Чёрны вороны – кони мои.
Только блики на древней иконе,
Да ещё Божий суд, Страшный суд –
Вот куда нас небесные кони
Всё несут, и несут, и несут...
Валерьяново, весна, 2005
